– Прав, десятник, – с уважением говорил Трейсу Весельчак, – всех ждут лопаты, а тебя – так вернее некуда.
Тело Джоакина Ив Ханны, подобно другим солдатам, стояло в строю, рыло канавы, затачивало и вколачивало колья, промокало под дождем, стучало зубами, проклинало погоду. Душа – спала.
Как виноградная улитка сжимается, куксится, втягивает глазки-рожки и свертывается в убежище раковины, так чувства Джоакина укрылись под толстым панцирем безразличия. Альмера исчерпала его душевные силы. Ощущения и мысли затупились, угасли – так предельно уставший человек не чувствует голода. Равнодушие овладело им. Грязь и холод – неважно. Стоять в строю, копать рвы – пускай. Осень, зима – есть ли разница? Идут когти – не все ли равно?.. Будет сраженье – пускай, нет – тоже ладно. Все лишилось значенья и веса, все виделось словно издали, да еще сквозь туман.
Джоакин слышал говорки сослуживцев. Сперва – бодрые, с гордостью да азартом. Нас много – их мало. Мы в обороне – они расшибутся. Мерзлые задницы!.. Как пнем!.. Как зададим!.. Он не отвечал и не чувствовал. Ни гордости, ни азарта: ну, разобьем – и что из этого?.. В иное время сам бы подивился равнодушию. Мы разобьем герцога Ориджина! Тут бы гоголем ходить, грудь выпячивать!.. Ан нет. Он стоял в ряду с пятьюдесятью тысячами мужиков… Радость грядущей победы, деленная на полста тысяч, не трогала его сердца.
Потом пришло тревожное унынье. Когти, летающие кони, бесполезные рвы, непобедимый дьявол-герцог. Другие тряслись, говорили: гробки, говорили: лопаты… Джоакина не задевало и это. Пораженье – да пусть. Гробки – ну, и черт с ними. Когда-то все равно помирать. Здесь ли, там ли – одинаково… Сколько помнил себя, Джоакин мечтал о славной и доблестной гибели – такой, что менестрели воспоют на сто голосов, а девицы оплачут ручьями. Но в нынешней его жизни осталось слишком мало славного. Скажи «ничего» – и то перехвалишь. Славная смерть не предвиделась даже в мечтах. На выбор одно из двух: издохнуть под копытами кайровских коней, либо снова бежать неведомо куда. Между тем и другим, по большому-то счету, нет разницы.
И Джоакин ходил, стоял, копал, ел, спал… не ощущая ничего, кроме худой, неясной тоски. Впереди огромная битва, победа или смерть, или бегство… Ему было безразлично, и еще – тоскливо от своего безразличия. Боги, кем же я стал, что все это меня не трогает?..
Одним утром он проснулся от долгого, низкого воя рогов. Поднялся на ноги и равнодушно подумал: началось.
* * *
Хлюпая сапогами, на ходу застегивая шлемы и куртки, сталкиваясь друг с другом, солдаты спешили по местам. Втыкались в шеренги между привычных соседей, расталкивали плечами, оттаптывали ноги… И сразу, едва заняв позиции, вперивали взгляды в горизонт.
– Идут?.. Что, идут?..
– Не видишь, что ли? Сам посмотри!
Идут. Все видели.
Темная полоса нарисовалась по горизонту и поползла навстречу взглядам, затапливая собою поля. Не слышимые, неразделимые на отдельные фигуры, северяне надвигались сплошной массой. Окрашивали серую землю в цвета угля и крови.
– Лопаты… – сказал Весельчак.
– Святая София… – выдохнул десятник Трейс.
В порядках путевцев царил хаос: метались пехотинцы, разыскивая свои места; орали командиры; топоча копытами, проносились всадники – спешили на безопасный свой фланг. Надсаживаясь, ревели рога: «Урруууууу! Урррруууууууу!..» Кто-то бормотал – кажется, молился. Джоакин смотрел сквозь людское мельтешенье, сквозь сырую испарину, встающую над утренней землей. Полки герцога Ориджина придвигались, дробясь на аккуратные твердые бруски.
– Это хорошо, что… – начал Лосось. На него покосились, и он заткнулся.
– Твердо стоять, бараны! – хрипло заорал сержант. – Разговоры прекратить! Копытами упереться и насмерть стоять! Поняли мне?
– Насмерть – это точно, – буркнул Трейс.
Урррууууууу! Уррруууууу!
Наконец, рога утихли, и стал слышен звук. Не звук шагов, но нечто другое: мерный ритмичный гул, биение прибоя. Северяне приближались фут за футом, в такт их движенью земля глухо вздыхала.
Когти подошли настолько, что Джоакин хорошо видел передний ряд. Фронт северян не был однороден. Ожидалось, что Ориджин поставит в авангард кавалерию и попытается с налету пробить оборону, как при Уиндли. Но черно-красные кавалерийские отряды чередовались с серыми шеренгами пехотинцев. Войско напоминало зубчатую стену: высокие конники, приземистые греи, снова всадники, снова пехота. Греи катили перед собою громоздкие телеги, груженные не то досками, не то бревнами.
– Что там у них?.. Поленья?.. Костры зажгут?
– Какие костры!.. Это баллисты! Как начнут пулять камнями – вот и гробки…
– Где только лес нашли? На пять миль ни дерева не сыщешь!
Верно: вокруг войска лежали голые поля. Все деревья вырубили солдаты Лабелина – на топливо для костров и заградительные колья. Северяне волокли лес откуда-то издали. Зачем?.. Джоакин прекрасно видел: никакие это не баллисты, обычные телеги с простыми бревнами.
Когти придвинулись еще на сотню шагов. Всадники в кольчугах и латах, двуцветные плащи, черные накидки, пестрые гербы. Кони выше человеческого роста, тяжелые стальные нагрудники, железные маски на лошадиных мордах. Двенадцатифутовые рыцарские копья торчат в небо – роща молодых сосенок. Ветер треплет вымпелы на древках. Величаво покачиваются штандарты: черный нетопырь, когти, стрела.
– Помоги нам, матушка Софья…
– Разговоры! Смирно стоять!
Джоакин знал: традиционно кавалерия Ориджинов атакует в две волны. Первые шеренги войска – бронированные чудовища: самые сильные кайры на огромных конях, закованные в лучшие доспехи. Их задача – протаранить порядки противника, разрушить построение, внести хаос. Затем в пробитые бреши влетает вторая волна: всадники в легких доспехах, вооруженные мечами, а не копьями. Не скованные лишним весом, они легко маневрируют и мастерски орудуют мечами, истребляют и обращают в бегство все, что осталось от вражеской пехоты. Сейчас, однако, привычная тактика невозможна: рвы задержат первую волну. При всей своей грозной наружности, тяжелые всадники окажутся бесполезны. В летающих коней Джо не верил… даже если это горные кони.
А вот пешие греи насторожили парня. Они несли остроконечные щиты, какими обыкновенно пользуются стрелки. За плечами греев висели… дайте-ка присмотреться! Что за черт?! Неужели?.. Да, правда: арбалеты!
Кайры всегда презирали этот вид оружия: неуклюжий, медленный, не требующий большого мастерства – любой торгаш справится. Да и сама мысль о стрельбе с дистанции попахивала трусостью. От своих хозяев и греи переняли презренье к арбалетам. Испокон веков северяне славились прекрасными мечниками и еще лучшими конниками, но стрелков в войске Ориджинов была жалкая горстка! И вот теперь тысячи греев несут арбалеты. Этого никто не ожидал: ни солдаты, ни офицеры, ни сам Лабелин со своими графами-баронами.
По рядам прошел тревожный шепоток. Путевцы выставили вперед копейщиков, чтобы встретить кавалерию. Путевские лучники остались в тылу – бить навесом через головы пехоты; всадники – на фланге. Когда греям вздумается стрелять – кто им помешает?!
– Лопаты нам, братья.
– Перебьют за здорово живешь…
– Не боись… авось они стрелять не умеют. Греи – это же мечники, не лучники!
– У них арбалеты, а не луки. Тут много ума не надо.
– Говорю же – гробки!..
Конница Ориджина остановилась, не доезжая заграждений. Греи двинулись дальше, толкая перед собой телеги. Наддали ходу, разбежались. Со всего разгону телеги, груженные деревом, полетели во рвы. Чертовы бревна оказались сбиты меж собою! Не скатились вниз, а легли аккурат поперек ямы, образовав мостики. Греи отбежали в стороны, встали цепью по краю рва, воткнув остроконечные щиты в землю перед собою. Взвели арбалеты, положили на упор в вырезы наверху щитов, взяли на прицел переднюю шеренгу путевцев. Тем временем кайры подъехали к бревенчатым мостикам, расположились колоннами, изготовились к атаке.
Все происходило в жуткой тишине. Приказы были розданы заранее, заготовлены телеги и бревна, и арбалеты, и стрелковые щиты. Ориджин давным давно придумал, как именно разобьет путевцев. Все время, пока путевцы копали рвы, – они копали себе могилы. Заграждения, созданные против северян, теперь послужат для них прикрытием. До арбалетчиков Ориджина теперь не добраться! Защищенные рвами и щитами, они смогут спокойно перезаряжаться и расстреливать путевцев. От первой шеренги Лабелина до рва – шагов пятьдесят. С такой дистанции болт прошибет и щит, и кольчугу, и ребра. Избиение. Охота на ягнят.
Если же путевцы решат выдвинуть вперед своих стрелков или отступить – в дело пойдет северная конница. Едва копейщики Лабелина нарушат строй, кайры промчатся по мостикам и обрушатся на пехоту.
